|
- Благодарю, Боб, но нет, разве что в другой раз. Он посмотрел на нее и сказал: - Не надо было вас просить, да? - Ты вправе просить о чем угодно, - сказала она. Через несколько дней она отыскала свою старую книжку "Большие надежды", которая была ей уже не нужна, и отдала Бобу. Он с благодарностью взял книжку, унес домой, всю ночь не смыкал глаз, прочел от начала до конца и наутро заговорил о прочитанном. Теперь он каждый день встречал ее неподалеку от ее дома, но так, чтобы оттуда его не увидели, и чуть не всякий раз она начинала: "Боб..." - и хотела сказать, что не надо больше ее встречать, но так и недоговаривала, и они шли в школу и из школы и разговаривали о Диккенсе, о Киплинге, о По и о других писателях. Утром в пятницу она увидела у себя на столе бабочку. И уже хотела спугнуть ее, но оказалось, бабочка мертвая и ее положили на стол, пока мисс Тейлор выходила из класса. Через головы учеников она взглянула на Боба, но он уставился в книгу; не читал, просто уставился в книгу. Примерно в эту пору она вдруг поймала себя на том, что не может вызвать Боба отвечать. Ведет карандаш по списку, остановится у его фамилии, помедлит в нерешительности и вызовет кого-нибудь до или после него. И когда они идут в школу или из школы, не может посмотреть на него. Но в иные дни, когда, высоко подняв руку, он губкой стирал с доски математические формулы, она ловила себя на том, что отрывается от тетрадей и долгие мгновения смотрит на него. А потом, в одно субботнее утро, он, наклонясь, стоял посреди ручья, штаны закатаны до колен - ловил под камнем раков, вдруг поднял глаза, а на берегу, у самой воды - мисс Энн Тейлор. - А вот и я, - со смехом сказала она. - Представьте, я не удивлен, - сказал он. - Покажи мне раков и бабочек, - попросила она. Они пошли к озеру и сидели на песке, Боб чуть поодаль от нее, ветерок играл ее волосами и оборками блузки, и они ели сандвичи с ветчиной и пикулями и торжественно пили апельсиновую шипучку. - Ух и здорово! - сказал он. - Сроду не было так здорово! - Никогда не думала, что окажусь на таком вот пикнике, - сказала она. - С каким-то мальчишкой, - подхватил он. - А все равно хорошо. - Я рад. Больше они почти не разговаривали. - Это все не полагается, - сказал он позднее. - А почему, понять не могу. Просто гулять, ловить всяких бабочек и раков и есть сандвичи. Но если б мама и отец узнали, и ребята тоже, мне бы не поздоровилось. А над вами стали бы смеяться другие учителя, правда? - Боюсь, что так. - Тогда, наверно, лучше нам больше не ловить бабочек. - Сама не понимаю, как это получилось, что я сюда пришла, - сказала она. И день этот кончился. Вот примерно и все, что было во встречах Энн Тейлор с Бобом Спеллингом, - две-три бабочки-данаиды, книжка Диккенса, десяток раков, четыре сандвича да две бутылочки апельсиновой шипучки. В следующий понедельник до уроков Боб ждал-ждал у дома мисс Тейлор, но почему-то так и не дождался. Оказалось, она вышла раньше обычного и была уже в школе. И ушла она из школы тоже рано, у нее разболелась голова, и последний урок вместо нее провела другая учительница. Боб походил у ее дома, но ее нигде не было видно, а позвонить в дверь и спросить он не посмел. Во вторник вечером после уроков оба они опять были в притихшем классе, Боб ублаготворение, словно вечеру этому не будет конца, протирал губкой доски, а мисс Тейлор сидела и проверяла тетради, тоже так, словно не будет конца мирной этой тишине, этому счастью. И вдруг послышался бой часов на здании суда. Гулкий бронзовый звон раздавался за квартал от школы, от него содрогалось все тело и осыпался с костей прах времени, он проникал в кровь, и казалось, ты с каждой минутой стареешь. Оглушенный этими ударами, уже не можешь не ощутить разрушительного течения времени, и едва пробило пять, мисс Тейлор вдруг подняла голову, долгим взглядом посмотрела на часы и отложила ручку. - Боб, - сказала она. Он испуганно обернулся. За весь этот исполненный отрадного покоя час никто из них не произнес ни слова. - Подойди, пожалуйста, - попросила она. Он медленно положил губку. - Хорошо. - Сядь, Боб. - Хорошо, мэм. Какое-то мгновенье она пристально на него смотрела, и он наконец отвернулся. - Боб, ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить? Догадываешься? - Да. - Может, лучше, если ты сам мне скажешь, первый? Он ответил не сразу: - О нас. - Сколько тебе лет, Боб? - Четырнадцатый год. - Пока еще тринадцать. Он поморщился. - Да, мэм. - А сколько мне, знаешь? - Да, мэм. Я слышал. Двадцать четыре. - Двадцать четыре. - Через десять лет мне тоже будет почти двадцать четыре, - сказал он. - Но сейчас тебе, к сожалению, не двадцать четыре. - Да, а только иногда я чувствую, что мне все двадцать четыре. - И даже ведешь себя иногда так, будто тебе уже двадцать четыре. - Да, ведь правда? - Посиди спокойно, не вертись, нам надо о многом поговорить. Очень важно, что мы понимаем, что происходит, ты согласен? - Да, наверно. - Прежде всего давай признаем, что мы самые лучшие, самые большие друзья на свете. Признаем, что никогда еще у меня не было такого ученика, как ты, и еще никогда ни к одному мальчику я так хорошо не относилась. - При этих словах Боб покраснел. А она продолжала: - И позволь мне сказать за тебя - тебе кажется, ты никогда еще не встречал такую славную учительницу. - Ох нет, гораздо больше, - сказал он. - Может быть, и больше, но надо смотреть правде в глаза, надо помнить о том, что принято, и думать о городе, о его жителях, и о тебе и обо мне. Я размышляла обо всем этом много дней, Боб. Не подумай, будто я что-нибудь упустила из виду или не отдаю себе отчета в своих чувствах. При некоторых обстоятельствах наша дружба и вправду была бы странной. Но ты незаурядный мальчик. Себя, мне кажется, я знаю неплохо и знаю, я вполне здорова, и душой и телом, и каково бы ни было мое отношение к тебе, оно возникло потому, что я ценю в тебе незаурядного и очень хорошего человека, Боб. Но в нашем мире, Боб, это не в счет, разве только речь идет о человеке взрослом. Не знаю, ясно ли я говорю. - Все ясно, - сказал он. - Просто будь я на десять лет старше и сантиметров на тридцать выше, все получилось бы по-другому, - сказал он, - но ведь это же глупо - судить человека по росту. - Но все люди считают, что это разумно. - А я - не все, - возразил он. - Я понимаю, тебе это кажется нелепостью, - сказала она. - Ведь ты чувствуешь себя взрослым и правым и знаешь, что тебе стыдиться нечего. Тебе и вправду нечего стыдиться, Боб, помни об этом. Ты был совершенно честен, и чист, и, надеюсь, я тоже. - Да, вы тоже, - подтвердил он. - Быть может, когда-нибудь люди станут настолько разумны и справедливы, что сумеют точно определять душевный возраст человека и смогут сказать: "Это уже мужчина, хотя его телу всего тринадцать лет", - по какому-то чудесному стечению обстоятельств, по счастью, это мужчина, с чисто мужским сознанием ответственности своего положения в мире и своих обязанностей. Но до тех пор еще далеко, Боб, а пока что, боюсь, нам нельзя не считаться с возрастом и ростом, как принято сейчас в нашем мире. - Мне это не нравится, - сказал он. - Быть может, мне тоже не нравится, но ведь ты не хочешь, чтобы тебе стало еще много хуже, чем сейчас? Ведь ты не хочешь, чтобы мы оба стали несчастны? А этого не миновать. Поверь мне, для нас с тобой ничего не придумаешь... необычно уже и то, что мы говорим о нас с тобой. - Да, мэм. - Но мы по крайней мере все понимаем друг про друга и понимаем, что правы, и честны, и вели себя достойно, и в том, что мы понимаем друг друга, нет ничего дурного, и ни о чем дурном мы и не помышляли, ведь ничего такого мы себе просто не представляем, правда? - Да, конечно. Но я ничего не могу с собой поделать. - Теперь нам надо решить, как быть дальше, - сказала она. - Пока об этом знаем только мы с тобой. А потом, пожалуй, узнают и другие. Я могу перевестись в другую школу... - Нет! - Тогда, может быть, перевести в другую школу тебя? - Это не нужно, - сказал он. - Почему? - Мы переезжаем. Будем теперь жить в Мэдисоне. Переезжаем на следующей неделе. - Не из-за всего этого, нет? - Нет-нет, все в порядке. Просто отец получил там место. До Мэдисона всего пятьдесят миль. Когда буду приезжать в город, я смогу вас видеть, правда? - По-твоему, это разумно? - Нет, наверно, нет. Они еще посидели в тишине. - Когда же это случилось? - беспомощно спросил Боб. - Не знаю, - ответила она. - Этого никто никогда не знает. Уже сколько тысячелетий никто не знает и, по-моему, не узнает никогда. Люди либо любят друг друга, либо нет, и порой любовь возникает между теми, кому не надо бы любить друг друга. Не могу понять себя. Да и ты себя, конечно, тоже. - Пожалуй, я пойду домой, - сказал он. - Ты на меня не сердишься, нет? - Ну что вы, нет, не могу я на вас сердиться. - И еще одно. Я хочу, чтобы ты запомнил: жизнь всегда воздает сторицею. Всегда, не то невозможно было бы жить. Тебе сейчас худо, и мне тоже. Но потом непременно придет какая-то радость. Веришь? - Хорошо бы. - Поверь, это правда. - Вот если бы... - сказал он. - Если бы что? - Если бы вы меня подождали, - выпалил он. - Десять лет? - Мне тогда будет двадцать четыре. - А мне тридцать четыре, и, наверное, я стану совсем другой. Нет, я думаю, это невозможно. - А вы бы хотели? - воскликнул он. - Да, - тихо ответила она. - Глупо это, и ничего бы из этого не вышло, но я очень, очень бы хотела... Долго он сидел молча. И наконец сказал: - Я вас никогда не забуду. - Ты славно сказал, но этому не бывать, не так устроена жизнь. Ты забудешь. - Никогда не забуду. Что-нибудь да придумаю, а только никогда вас не забуду, - сказал он. Она поднялась и пошла вытирать доски. - Я вам помогу, - сказал он. - Нет-нет, - поспешно возразила она. - Уходи, Боб, иди домой, и не надо больше мыть доски после уроков. Я поручу это Элен Стивенс. Он вышел из школы. Во дворе обернулся напоследок и в окно еще раз увидел мисс Энн Тейлор - она стояла у доски, медленно стирала написанные мелом слова, рука двигалась вверх-вниз, вверх-вниз.
На следующей неделе он уехал из города и не был там шестнадцать лет. Жил он в каких-нибудь пятидесяти милях и все же ни разу не побывал в Гринтауне, но однажды весной, когда было ему уже под тридцать, вместе с женой по пути в Чикаго остановился в Гринтауне на один день. Он оставил жену в гостинице, а сам пошел бродить по городу и наконец спросил про мисс Энн Тейлор, но сперва никто не мог ее вспомнить, а потом кто-то сказал: - А, да, та хорошенькая учительница. Она умерла в тридцать шестом, вскоре после твоего отъезда. Вышла ли она замуж? Нет, помнится, замужем не была. После полудня он пошел на кладбище и отыскал ее могилу. "Энн Тейлор, родилась в 1910-м, умерла в 1936-м", - было написано на надгробном камне. И он подумал: двадцать шесть лет. Да ведь я теперь старше вас на три года, мисс Тейлор. Позднее в тот день гринтаунцы видели, как жена Боба Сполдинга шла ему навстречу, шла под вязами и дубами, и все оборачивались и смотрели ей вслед - она шла, и по лицу ее скользили радужные тени; была она точно воплощение лета - дивные персики - среди снежной зимы, точно прохладное молоко к кукурузным хлопьям ранней ранью, в июньский зной. И то был один из считанных дней, когда в природе все в равновесии, точно кленовый лист, что недвижно парит под легкими дуновениями ветерка, один из тех дней, который, по общему мнению, должен бы называться именем жены Боба Сполдинга.
|